"Какого чёрта ты сидишь во Владивостоке" – такое письмо однажды получила от сестры Элеонора Прей, американка, которая 36 лет жизни провела в этом городе. Причем самых "разухабистых" лет в его истории: в конце XIX-начале XX веков. Она не могла дать логический ответ на вопрос "какого чёрта", но Владивосток стал для нее своим, и она для него – тоже. Много позже внучка Элеоноры разобралась в тысячах писем бабушки, а потом профессор Биргитта Ингемансон систематизировала собранный материал в книге "Элеонора Лорд Прей. Письма из Владивостока". И тогда у нас появилась эмоциональная и очень живая хроника жизни города. Воскресная #туркультура в эфире.
Представляете, какие это годы? Владивосток только-только основан и развивается как город. Сюда стянулись за выгодными приключениями многие авантюристы-бизнесмены, в том числе из США. Среди них и муж Элеоноры Прей. Они собирались помогать родственникам в "Американском магазине" всего пару лет, но судьба сложилась иначе. Пошли успехи, богатая жизнь, потом Русско-японская война, внутренние волнения, Первая мировая война, жестокая революция, потеря состояния – семья Прей получила такой жизненный опыт, на который она вряд ли рассчитывала даже с настроем на странствия.
Все события мы видим глазами Элеоноры Прей в "Письмах из Владивостока". Что намного любопытнее сухих исторических сводок и энциклопедий. Её многочисленные тексты в современном издании систематизированы по темам, а не хронологически. Поэтому мы лучше можем погрузиться в контекст, составить по кирпичикам писем эмоциональное состояние героини и всего города.
Сценки из Владивостока временами просто фантастические и, я бы даже сказал, стереотипно русские: однажды местный врач пришёл на теннисную игру с медведем и дал ему пиво 😀
География, смоченная в рассоле истории, выдает удивительные аксиомы приморского быта: "Не странно ли, что есть места, где шёлк дешевле хлопка?" А в смуту во время и сразу после революции Элеонору удивляло, что красная икра стоит в пять раз дешевле масла.
Многонациональность и контрастность Владивостока на рубеже веков находит отражение буквально на каждом шагу. Как-то госпожа Прей встретила во время прогулки мёртвого китайца, зашитого в мешок и лежавшего на обочине дороги. Ах, всего лишь "милый китайский обычай" выбрасывать своих умерших, чтобы не тратиться на похороны.
"Письма Элеоноры Прей" – это гораздо больше, чем "американка пишет про русских", как можно подумать. Первая из пережитых войн, Русско-японская, как мне показалось по письмам, окончательно убедила госпожу Прей в том, что во Владивостоке она дома: "Мне не кажется, что мы иностранцы в чужом городе", – написала Элеонора в дни войны, отметив, что не испытывает страха. Ее врожденный американский патриотизм начинает смешиваться с приобретенным русским: "Наша эскадра вернулась только на закате, и до чего же я была рада её видеть". В данном случае "наша" – это русская.
Особенно красноречивы детали обывательской жизни во время потрясений. Мы живо представляем по письмам, как любопытный народ выстраивается на сопки, чтобы посмотреть за японскими кораблями. Видим взглядом свидетеля, как адмирал Скрыдлов, командующий флотом во время Русско-японской войны, не покидал берега, прогуливаясь по Светланской улице в компании дам лёгкого поведения. Учебник или "Википедия" такое не напишут.
Потом – революция. "Синематограф с его быстрою сменою кадров", как замечает Элеонора, добавляя: "Люди даже не знают, чего хотят, поэтому и кричат что попало". Точное, по-моему, описание любой революции. До 1930 года она оставалась во Владивостоке при Советах, пока ее не выжили окончательно из города, ставшего родным.
Про русских Прей пишет тепло, как про своих. Многое проскальзывает попутно в бытовых или эпохальных событиях. Забавно было прочесть заметки о душевной открытости и артистичности. Когда она описывала свою работу в Красном Кресте во время революции, отмечала про бедняков, обращавшихся за помощью: "По красочности подачи самый средний превзойдёт Диккенса". Самой Прей, может, и недостает красочности в текстах, но она и не писательница. Она – вестник эпохи.
Дискуссия