Я учу стихи о России и всё копаюсь в понятии «Русская идея».
Поговорил с мудрецами. С глупцами. С алкашами. С просветлёнными тоже. Складываю ответы, вроде формулирую. Задача не из лёгких. Но я не один, кто себе мозги ебёт.
Полторы тысячи лет истории самой большой страны. Русский культурный дискурс, военный дискурс, философская школа — всё кричит одно и то же:
В нас живёт фатализм. Мы подставляем плечо даже тогда, когда никто не просит. Тащим мир на своих спинах и боимся, что нас не оценят. Ищем старшего брата, который скажет «молодец», и соревнуемся ради самого рёва победы.
В этом подростковом максимализме спрятан обратный счёт: сначала поднимаем всех на вершину счастья, строим радугу под одним небом, а потом — снимаем маски, отмываем кровь, собираем осколки. Торопимся дарить свет, а потом вспоминаем про тени, оставленные позади.
И вот стоим перед задачей: как всей страной улететь на Канары на три года, почувствовать райское наслаждение, устремиться к звёздам, провести шествие помощи, а потом разбирать разрушения, очищать совесть, просить прощения у себя и мира.
Наш характер не сломить — бьёмся, падаем, встаём и бьёмся снова. И всё — чтобы в кровавых калошах, с топором от бабки, сразу попасть в рай. Потому что вселенское зло уничтожено.
Но в рай в кровавых калошах не зайти. Там строгий дресс-код. А в ад — пожалуйста. Но ада боимся больше, чем самого черта, что там живёт.
Русская идея не по линейке строится. Она прыгает в такт сердцу, которое сначала хочет устроить праздник для всех, а потом — разбирает трупы своих амбиций. Это не идеал, а разговор с самим собой на грани юношеской отчаянности и взрослой боли.
Мы ещё не закончили строить этот калейдоскоп: смешиваем надежду и раскаяние, бросаем вызов и встречаем его взглядом.
Вот она, наша русская идея — бунт внутри, движение вперёд и отчёт о содранных коленях. Вот так и живём.
